Наблюдатель, приняв какую-то теорию, начинает наблюдать уже не только и не столько окружающий мир, сколько свои представления о нем. Подобно тому, как придуманные Фрейдом закономерности справедливы, большей частью, только для озабоченных фрейдистов (когда отец объясняет маленькому Гансу, что тот "на самом деле" боится больших животных из-за величины их половых органов, - всякий не испорченный психоанализом человек подумает об отклонениях взрослого, а не ребенка), предложенные марксистами мотивации действий эксплуататоров также основываются на подсознательных предпочтениях самих марксистов. Борьба за освобождение крестьян вовсе не ориентирована на создание "многомиллионных армий наемных рабочих", однако такая интерпретация очень хорошо показывает, как устроено мышление самих марксистов и особенно – большевиков. И самое главное – она дает возможность понять, что модель "освобождение ради включения в многомиллионную армию" зашита в гены марксистской культуры и предопределяет контуры любых порождаемых ей конструкций.
Так произошло и с освобождением женщин, которое с самого начала было ориентировано на пополнение армии строителей социализма. Именно этим объясняется тот факт, что в стране, развернувшей самую масштабную в истории борьбу за женское равноправие, освобожденная женщина превратилась сначала в девушку с веслом, а затем в бабу с ломом. Мои слова, конечно, тоже можно было бы объявить попыткой списать на других дефекты моего собственного мировоззрения, но я лишь напоминаю о том, что в 20-30-е годы никто и не скрывал. На посвященных женщинам плакатах сплошь и рядом – лозунги в приказном стиле: "крепи!", "борись!", "строй!". 8 марта воспринимается жестко как праздник работниц, а не женщин вообще. Иногда даже как "международный смотр трудящихся революционных масс".
Модель "освобождение ради включения в многомиллионную армию" методом точного литья переводится в форму лозунга: "Раскрепощенная женщина – строй социализм!"
Священное для современных феминисток и осмеянное традиционным обществом право женщин на выполнение любой, в том числе, мужской работы, в первые десятилетия СССР понималось как обязанность. Женщина в такой ситуации принадлежит не себе, а командованию великой армии строителей социализма. 
Для маскировки принудительного характера такого "освобождения" тяжелый физический труд преподносился не как необходимость или результат свободного выбора, но как внутренняя потребность женщины. К концу социализма, конечно, вся эта идеология сошла на нет, а о работе на износ женщины отзывались все чаще не манер довлатовских "торфушек": "Тяжелее хрена в руки не беру". Да и не только женщины…Все эти задорные, бойкие, занудные, а под конец – осточертевшие даже самим пропагандистам призывы к ударному труду шли от неумения марксистов понять, что труд, труд сам по себе – не по чьей-то указке, может быть потребностью человека (Даже отметив, что Мильтон создавал "Потерянный рай" "с той же необходимостью, с какой шелковичный червь производит шелк", Маркс больше заинтересовался полученными автором пятью фунтами). Эту особенность марксизма поэтически точно подметил едва ли не самый известный из всех пострадавших от культа коммунистического труда: "…Маркс в производстве не вяжет лыка./ Труд не является товаром рынка./ Так говорить — оскорблять рабочих./ Труд — это цель бытия и форма./ Деньги — как бы его платформа./ Нечто помимо путей прокорма./ Размотаем клубочек".
Невидимая простому глазу, но очень четкая зависимость марксизма от культа потребительства, зависть к чужому богатству и фактическое преклонение перед капиталом очень дорого обошлись русской культуре и стали истинной причиной ее полной капитуляции под напором "попсы" и "джинсы" в 80-е и 90-е. Готовность продать за доллар родную мать породили именно те, кто яростно боролся с культом золотого тельца. Что, впрочем, находится в полном соответствии с принципами диалектического материализма.
Journal information